Затерявшиеся во времени - Страница 120

120

– Ну разумеется. Не с такой точностью, как некоторые лиминалы, но если мы выбираем, скажем, 1766-й или 1955 год, то мы туда и попадаем.

В первый раз за все дни, которые прошли после того, как их отделили от нормального хода времени, Николь почувствовала, что в ней затеплилась надежда. Очень слабая, но все же. Николь поняла: есть шанс – очень маленький, – что ей удастся каким-то образом вернуть людей из амфитеатра назад – в их собственное время, в их собственные дома.

Она наклонилась вперед и схватила Уильяма за руку.

– Ты сказал, что умеешь путешествовать во времени? Тогда скажи мне, как вы это делаете?

2

Достопочтенный Томас Хатер отвел Сэма и Зиту в свой дом, чтобы вместе с ними вкусить яичницу с беконом. На блюде посреди стола громоздилась гора нарезанного хлеба, рядом стояло масло. В чашках китайского фарфора дымился чай.

Был уже вечер. Заходящее солнце отбрасывало красный отблеск сквозь высокие окна. На лужайке, прилегавшей к дому викария, распускал хвост и крылья павлин, играя всеми оттенками синего и зеленого цветов.

Сэм посматривал на Зиту, сидевшую напротив него. Она держала чашку обеими руками. Отпивая глоток за глотком, она все еще продолжала вглядываться куда-то в пространство, видно, переживая перипетии прошедшего дня.

Несмотря на все эти события, Сэм поймал себя на том, что невольно все еще сравнивает 1999-й и 1865 годы, замечая отличия даже в обычных домашних предметах. Во-первых, не было электричества. На каминной доске стояла алебастровая лампа с довольно закопченным, особенно в верхней части, ламповым стеклом. Мебель была увесистая, резная и очень пышная – можно сказать, что резьбы было чересчур много, прямые линии почти отсутствовали, преобладали кривые, выпуклости и вогнутости, у столиков были винтовые ножки. У обеденного стола верхняя часть ножек отличалась слоновьей толщиной, зато книзу они сходили почти на нет. Но все это никак нельзя было объяснить извращенной любовью самого Томаса к причудливой мебели. Скорее тут был виноват типичный стиль и типичный вкус эпохи. Эта мебель «бросалась в глаза», она была крепкой, тяжелой и «видной» – подобно Империи, которая ее породила.

Ужин подавался солидной матроной лет семидесяти, которая «вела» дом Томаса. Она выкатывала глаза, с изумлением глядя на леггинсы Зиты, иногда даже прищелкивала языком, но в разговоры не вступала.

Томас подлил Зите еще чаю через специальное серебряное ситечко.

– Так каков же шанс у малыша Мидлетонов?

Зита покачала головой:

– Мне трудно сказать. Если он проживет 24 часа или около того, это даст возможность антибиотику заработать.

– Антибиотик? Я о таком лекарстве не слышал.

– Оно убивает бактерий прямо в теле.

– Это яд?

– Более или менее, как я полагаю. Но он не повредит Гарри.

«Разве что у мальчика окажется аллергия на пенициллин», – пришла в голову Сэма неожиданная мысль.

Зита пила чай, ее пальцы мелко подрагивали. Наблюдать, как она вводила лекарство совсем недавно, было все равно что наблюдать за человеком, решившим сделать рекордный прыжок с вершины высокого утеса. Она прочла учебник. Она рассмотрела ампулу. А потом взялась за дело. Наполнила шприц и ввела иглу в ножку мальчика. В ножку серую, как замазка, вспомнил Сэм. И холодную на ощупь, как сказала позже Зита. Холодную, как банка в холодильнике.

Сэм вообще-то питал надежду, что в течение тех двух часов, которые они провели с умирающим, они станут свидетелями чудесного излечения: увидят, как широко откроются его глаза, как проступит улыбка на лице.

Конечно, ничего подобного не произошло. Состояние Гарри Мидлетона практически не изменилось. Он остался почти без сознания, его полузакрытые глаза ни на мгновение не отрывались от лоскута обоев над окном.

Подождав немного, они ушли, обещав вернуться позднее. Новую инъекцию Зита должна была сделать на следующий день.

Раз они пока еще здесь, то, вероятно, так и будет, сказал себе Сэм. Но если этот безумный бег назад во времени будет продолжаться, то в любой момент они могут оказаться в своем амфитеатре.

Сэм вцепился зубами в хлеб. Хлеб был грубоватый, слегка поскрипывал на зубах, будто набрался песчинок, пока зерно мололи песчаниковыми жерновами. Но на вкус он был очень хорош. Масло тоже было вкусное, желтоватое, в нем ощущался вкус сливок, непривычный для Сэма.

А Томас все еще расспрашивал о пенициллине. Теперь он хотел знать, почему это лекарство не продается повсюду, упомянув о десятке ребятишек, которые умерли за последние 18 месяцев или около того.

– Это совсем новое лекарство, – ответил Сэм. – Оно все еще проходит проверку. Понадобится еще несколько лет, чтобы доктора начали его широко использовать. Но оно...

– Нет-нет. – Томас улыбнулся нервно, чувствуя себя несколько неудобно, но уже решившись на что-то. Он не был человеком, который часто сердится или раздражается, но Сэм видел, что на этот раз викарий не желает, чтобы от него отделывались с помощью разных уловок. – Нет, послушайте... – Дрожащей рукой он шлепнул по столу – жест, немного напоминавший выпад в карате. – Послушайте. Вы находитесь в моем доме, едите мою пищу. И я имею право на ответную вежливость, хотя бы в виде честного ответа.

– Томас, пенициллин – новый...

– Пожалуйста, мистер Бейкер, окажите мне честь считать меня разумным существом. Совершенно очевидно, что вы не те, за кого себя выдаете. Во-первых, я нахожу вашу группу в чрезвычайно странных одеждах в амфитеатре. Вы появились там без всякого предупреждения. Разумеется, о вас должны были появиться сведения в здешней прессе. И вы, сэр, были без шляпы.

120